В отделе хранения ювелирных украшений во фрипорте в Цюрихе царила суматоха несмотря на позднюю ночь. Привезли новый экземпляр. Прозрачный пластиковый ящик оставили на столе в центре комнаты.
Обитатели стеллажей галдели, томились в ожидании и сгорали от любопытства, переспрашивали тех, чей стеллаж стоял ближе к столу.
– Да говорю же, это еще одно яйцо! Нашего брата я сразу узнаю! – басило «Память Азова», массивное яйцо из зеленой яшмы, инкрустированной золотой сеткой.
– Да ладно, неужто еще одно нашли? Спустя столько лет? Не может быть! – сомневалось «Ренессанс», яйцо больше похожее на супницу с золотыми ручками по бокам. – Наш брат, как ты говоришь, весь посчитан, пересчитан и на учете у государства.
– Ну есть же яйца-призраки, – вмешалось яйцо «Алмазная сетка», редкий минерал бавенит переливался в лунном свете. – вот говорят…
– Да ну тебя, с твоими призраками, - перебило его крупное серебряное яйцо Фаберже на массивной подставке и с золотым двухглавым орлом на верхушке, выпущенное по случаю открытия транссибирской магистрали. – «Ренессанс» прав, мы все посчитаны и учтены тысячу раз. Лежим тут и тухнем. Я свой сюрприз уже не помню, когда видело. А у меня заводной паровоз и 5 вагонов, 5 вагонов, понимаете.
– Заладил ты со своими сюрпризами, помалкивай лучше, РЖД, а то сейчас «Клевер» и «Букет Лилий» запричитают. Они свои сюрпризы потеряли, не напоминай.
На мгновение воцарилась тишина, хрупкое яйцо «Клевер» вздыхало, шелестело резными эмалевыми листочками, сверкало рубинами, но не хныкало.
– Эй, «Память Азова», а на что оно хоть похоже то? – зашелестело «Апельсиновое дерево».
– Да говорю же, на яйцо. Яйцо в гнезде.
– Как в гнезде? Да быть такого не может? – Удивилось «Апельсиновое дерево». – Хотя чего удивляться, я вот яйцо дерево в горшке… Гнездо, это как-то даже более логично. Может, у него тоже птичка внутри? Как у меня?
– А вот и не обязательно, – заскрипело «Курочка», это было самое первое императорское яйцо Фаберже, а значит и самое старшее. – Птиц много: и павлин, и лебедь, и твоя пичуга. Я думаю, там портреты княжон.
– Много ты понимаешь, курица, – запротестовало «Память Азова». Оно первое приметило новое яйцо и было уверено, что это его брат. – Там внутри корабль! Я чувствую. И может даже крейсер…
– Размечтался. – Отрезало строго «Петр Великий», золотое яйцо, богато инкрустированное бриллиантами и сапфирами, которое до этого молчало и не вмешивалось. – Да и не яйцо это.
– А что же? – разом загалдели остальные яйца.
– Шапка. Шапка из собаки. – «Петр Великий» помолчало, оглядывая остальных, – я слышал, как его хранитель так назвал.
– Да какая ж это шапка, – не унималось «Память Азова», – что я, шапок что ли не видело? Это огромное золотое яйцо, с крестом. И гнездо. Да ты просто завидуешь, что оно тоже золотое. И с крупными камнями. Кстати, покрупнее твоих.
– Если это яйцо, то чего молчит? А? А может оно и не наше вовсе? Басурманское? – «Петр Великий» вскипало изнутри.
– Петруша, ты эт, успокойся. – вмешалось яйцо из слоновой кости «Датский юбилей». – Коли яйцо не спорит с тобой, кто круче, это еще вовсе не означает, что оно не яйцо, и тем более басурманское. Я вот ближе всех к коробке, мне видно описание. Я сейчас постараюсь вам прочесть. Тишину, пожалуйста.
«Датский юбилей» прокашлялось и затянуло монотонное описание.

«Шапка царская золотая, сканая Мономахова, на ней крест золотой гладкий, на нём по концам и в исподи четыре зерна гурмицких, да в ней каменья, в золотых гнёздах: над яблоком, яхонт жёлтый, яхонт лазоревый, лал, промеж ними три зерна гурмыцких; да на ней четыре изумруда, два лала, две коры яхонтовых, в золотых гнёздах, двадцать пять зёрен гурмицких, на золотых спнях; около соболей: подложена атласом червчатым: влагалище деревянное, оклеено бархателью травчатою, закладки и крючки серебряны»

Яйца молчали.
Утром Шапку Мономаха перенесли в соседнее помещение, где на полках хранились короны и царские венцы Российской Империи.